Из жизни карамели  - Виктория Платова

– Тише, тише! – замахал руками Рыба. – Здесь же дети!

– Вот именно!

– А вы… вы меня не узнаете? Мы с вами виделись, и не единожды…

На лице змеи отразилось недоумение, сменившееся попыткой уловить хоть что-то знакомое в гипюровом абрисе Рыбы-Молота.

– Гей-клуб «69»? – неуверенно произнесла она.

– Ну что вы! – ответствовал Рыба, проклиная латентные пристрастия семейного доктора Дягилева. – Я по гей-клубам не хожу.

– Да брось ты заливать! По гей-клубам все шляются, и грешники, и праведники. Только одни в этом признаются, а другие – нет… Погоди-погоди! Ты – стриптизер! Точно, стриптизер, в «Красной шапочке» зажигаешь! Я тебя по морде дурацкой запомнила! И по тому, что ты только швейцарские франки позволяешь себе в трусняк засовывать, прикол у тебя такой!

Сравнение со стриптизером чрезвычайно польстило Рыбе-Молоту, хотя насчет швейцарских франков в трусах он не был бы таким категоричным и принимал бы любую валюту – вплоть до южнокорейских вонов и китайских юаней.

– Вообще-то, я не стриптизер, – вздохнул Рыба. – Мы просто как-то летели с вами в Салехард… И из Салехарда тоже.

– Ну… Мало ли с кем я летаю туда-обратно…

– Вы еще передо мной раздевались в салоне бизнес-класса… Завлекали, так сказать…

– Чего-о-о?!

– Не волнуйтесь, до предосудительного дело не дошло…

– Чего-о-о-о?!!

Бортпроводница взвилась над прилавком и приблизила к Рыбе лицо, обрамленное кудряшками a la Мэри Пикфорд. В безобидных на вид волосах кишмя кишели змеи в черных фуражках с высокими тульями – давно позабытый эсесовский кошмар первого полета в Салехард снова дал знать о себе.

– Шутка, – струхнул Рыба. – Неудачная.

– Нет, ну надо же! – зашипели все змеи разом. – На регулярных рейсах покоя от идиотов нет! Пристают, глумятся и такую ахинею несут – хоть святых выноси! Думала – хоть на частном отдохну… Свежо предание…

– Свежо питание, да серится с трудом, – неожиданно изверг из себя Рыба старую ресторанную хохму для закрытого пользования. И, тотчас одумавшись, добавил: – Я дико извиняюсь!..

– Извиняется он! Сначала обхамят, а потом извиняются! Как от вас отделаться, как?

– Может, в отряд космонавтов поступить? – посоветовал Рыба. – Там только проверенные летают, высокодуховные, женатые первым браком.

И, прихватив с прилавка йогурт и карамельный десерт, отчалил в глубь салона, от греха подальше.

Больше он старался не пересекаться с ответственной за кормежку гестаповкой, хотя йогурта с десертом было явно недостаточно для насыщения исстрадавшегося организма. К тому же, пока Рыба расправлялся с йогуртом, кто-то из младших детей умыкнул десерт и выплеснул его на спину Нинели Константиновне.

Часть старших детей, сильно разочарованная тем, что Рыба-Молот не издох, а возродился, выпустила из оставшихся клеток ротвейлера и бультерьеров. Пока их ловили, ротвейлер успел цапнуть за задницу все ту же многострадальную Нинель Константиновну и за руку – никчемного кинолога, продолжавшего кемарить и пускать пузыри во сне. Бультерьеры вели себя на удивление смирно, в отличие от второй части старших детей, пытавшейся прорваться в кабину пилотов, чтобы порулить. Для этого они подожгли найденную в недрах «Ила» урну, куда были сброшены инструкции по безопасности полета, незначительное количество периодики, рвотные пакеты и несколько паспортов: четыре заграничных (горничной, няньки и двух телохранителей) и один международный ветеринарный (бультерьера по кличке Анна-Мария-Халупец-Керрер-Гудмен-Глэдис-Родольфо-Филибер-Гульельми-Ланкастер Третий). Пилоты, забаррикадировавшись в кабине, посылали проклятья по громкой связи. И прежде чем очаг пожара был ликвидирован, лексикон Рыбы-Молота обогатился несколькими специфически летными идиомами, с упоминанием в гроба душу лонжеронов и мать их ети стабилизаторов. Пока он размышлял, к чему бы приложить вновь полученные лингвистические знания, третья группа старших детей, скооперировавшихся с младшими, всеми силами старалась раздолбать стекло одного из иллюминаторов. Как выяснилось впоследствии – для того, чтобы в салоне побыстрее наступила невесомость. И все желающие смогли бы летать, сколько им вздумается.

Неизвестно, чем бы закончилась эпопея с распоясавшимися панибратцевскими детьми, если бы не семейный священник отец Пафнутий. Перекрестившись и сбросив с себя рясу (под ней оказались тельник и солдатский ремень с якорем на бляхе), отец Пафнутий закусил зубами края бороды. И в три минуты раскидал молодняк по креслам, перепеленал его ремнями безопасности и напялил кислородные маски – для верности.

– Цыц всем! – громогласно заявил напоследок отец Пафнутий.

И, свернув огромную козью ногу, сел перекурить. К нему на перекур подтянулась почти в полном составе мужская часть делегации: кто-то пустил слух, что во времена вьетнамской войны Пафнутий служил военным советником в Ханое, принимал участие в операциях против американских оккупационных войск и лично заколол штыком восемь морских пехотинцев. Всех, однако, интересовали не дела минувших дней (хоть бы пехотинцев оказалось и не восемь, а восемьдесят восемь), а непосредственно сам Вьетнам – что за страна такая? И вьетнамцы как таковые – что они за люди?

– Щедроглазые-то? Люди себе и люди, – ушел от прямого ответа священник.

– А белого человека уважают?

– Уважать-то уважают, а сдачу, если что-то прикупить решишь, давать не любят. Думают, у нас денег куры не клюют.

– А женщины там какие? – задал самый насущный для себя вопрос егерь Михей. – Белого человека… м-м… уважить могут? За небольшую плату?

– Если без сдачи – то могут. Но тебя – нет.

– Почему это меня – нет?

– В промежности, прости Господи, ничего выдающегося.

Посрамленный егерь засопел, сделал пару выдохов, но так и не нашелся что ответить. И быстренько отвалил в другой конец салона. Рыба последовал за ним, справедливо опасаясь, что любой, даже самый невинный вопрос о Вьетнаме отец Пафнутий перекрутит так, что уже его собственная, Рыбья, промежность предстанет в дурном, микроскопическом свете.

Остаток полета Рыба-Молот пытался успокоить егеря, который, скрипя зубами, требовал рулетку, чтобы измерить свои достоинства и достоинства коварного Пафнутия, а потом уже делать выводы. Кроме того, Михей в запале грозился выкреститься из православия и перейти в католичество – или, хуже того, в иудаизм. А также написать подметное письмо в секретариат РПЦ, где говорилось бы о неполном служебном соответствии отца Пафнутия.

– Водку пьет? – вопрошал егерь и сам же себе отвечал: – Пьет! И эти его козьи ноги с душком!.. Не иначе как анашу туда закладывает. Хозяину миллионные счета подсовывает для оплаты церковной утвари, а потом ее же налево толкает! Пять икон вынес, кадило серебряное и три подрясника! И к нянькам приставал, под юбки к ним лез, старый черт, я сам видел… Ты, Рыба, человек культурный. Поможешь цидулку составить?